Трагическая судьба… Зрителю и в голову не придет, что герой фильма в жизни был человеком, обладающим огромным потенциалом веселой энергии, которую он умел сообщать окружающим, что многие друзья навсегда запомнили его обаятельную улыбку или заразительный смех, что своим появлением он в одну минуту мог перестроить тон любой скучающей компании, что остроумная шутка, роскошный комплимент женщине (преимущественно из восточной поэзии) делали его самым естественным образом центром внимания.

Мы познакомились с Александром в Речице. Он вел типичную жизнь провинциального подростка. Среднее образование получал в вечерней школе, где обучение проходит по принципу «чему-нибудь и как-нибудь», добавим и «когда-нибудь». Работа в ремонтно-строительном управлении каменщиком… По вечерам танцплощадка… Но в начале 1973 года он уезжает в Ленинград, устраивается там на работу в зеленхоз, получает лимитную прописку. И попадет в среду неформальной творческой молодежи.

Позднее он скажет, что эта среда «буквально захлестнула его своим бурным проявлением жизни».

(В Республиканской школе-интернате по музыке и изобразительному искусству в Минске, откуда он ушел после 8-го класса из-за конфликта с директором, Александр представлял свою будущность в качестве художника-дизайнера. Живопись станковая казалась ему пройденным этапом человеческой культуры. Полотна современников, которые он видел на официальных выставках, не вдохновляли на писание картин.)

Он окунается в атмосферу бурных обсуждений, споров, собраний, участвует в нескольких полуофициальных выставках. На одной из них Александр познакомился с ленинградским коллекционером Георгием Михайловым, человеком увлеченным, прекрасным организатором, устроившим в своей квартире постоянно действующую (в течении нескольких лет) экспозицию работ молодых художников, значение которой для их творчества трудно переоценить…

Среди Сашиных знакомых не было ловких мальчиков и девочек по части «купи-продай», не было тех, для кого вещи превращались в обожаемых идолов, не было таких, кто же в ранней молодости подсчитывает свои «дивиденды» со страстью старца скряги. Напротив, здесь в Ленинграде, царил дух полного бескорыстия. Никакого почтения материальным благам и жизненным удобствам!

Если можно говорить о влиянии на творчество Александра чего- либо, то это было влияние всех модернистских направлений сразу. Были апробированы всякого рода «измы» : «Я как бы разбежался, разнесся по всем течениям…»

К самой первой полуофициальной выставке группы неофициальных художников на психологическом факультете ЛГУ Александр подготовил серию графических работ тушью в сюрреалистической манере, в духе, как он позднее сам определил, «черного юмора» и «эпатажа». По требованию декана факультета эти работы были сняты с экспозиции и показывались зрителям в отдельной папочке. В конце концов их кто то украл, Александр не раз впоследствии вспоминал эти свои «шедевры» и удивлялся, что кому-то это могло понравиться.

Конец первой ленинградской «эпопеи» для Александра был печальным : истощенный, измученный недоеданием, недосыпанием, ненормальной жизнью нескольких месяцев, он попадает в больницу. В декабре того же года возвращается домой. После бурных ленинградских перипетий Речица оказала благотворное воздействие: здесь наконец можно было спокойно обдумать все, что произошло за год, сделать окончательный выбор и приступить к работе.

С этого момента по – настоящему и начинается Исачев - художник. Основными темами сюжетных полотен Александра в 70-е годы становятся библейские ветхо и новозаветные мотивы («Благовещенье», «Что есть истина?», «Распятие», «Снятие с креста», «Пьета»…). Кроме них, он работал над портретом, натюрмортом, пейзажем, в большинстве своем тое мифологизированными : «Моисей», «Апостол Петр», «Ной», «После потопа», «Моя земля», «Лунный пейзаж».

Александр работает в манере гладкого письма, самостоятельно разгадывая секреты нанесения на холст тончайших лессировочных слоев. Учителями своими считает старых мастеров.

Одновременно с этим художник выполняет заказы для церквей. Александр написал несколько десятков икон для речицкой церкви, сделал роспись храма в Мозыре, выполнил мелкие заказы для других церквей Гомельской области.

Обращение к культуре древнейших человеческих цивилизаций сопровождается серьезным изучением литературы философского, мифологического, религиозного, астетического и даже лингвистического содержания. Труды Лосева и Аверинцева, научные публикации сотрудников ленинградского Института востоковедения, мифы и эпос различных народов, поэзия Индии, Китая и Японии – это далеко не полный перечень литературных интересов Александра. Он обладал прекрасной памятью и великолепной способностью усваивать материал даже на слух. Поэтому очень часто просил меня читать вслух, чтобы не отрываться от мольберта. Бывали случаи, когда мне приходилось читать ему по десять часов подряд.

Определив однажды для себя важными вневременные, общечеловеческие истины, он и служил им, и занимался ими, и болел ими душой и телом. Любое конкретное проявление зла или добра в его мозгу сразу же обобщалось, находило свой прообраз в мифологемах мировой культуры и тем самым становилось художественным материалом, «пластилином» , из которого он вылепливал свою модель взаимодействия и борьбы злого и доброго, прекрасного и безобразного.

Те реальные явления, которые другого человека могли психологически травмировать, для Александра превращались в предмет философского осмысления, кистью или словом – неважно.

Вот типичный пример того, как воспринималось им собственное бытие: «Я долго думал над мифом, повествующим о рождении Аполлона… Почему бог, олицетворяющий искусство и творческую потенцию , родился где – то в изгнании, на каком то пустынном острове? Почему греки не окружили более достойными условиями рождение своего любимца? И понял: это – не случайно. Видимо, душе его необходимо было измучиться пустыней, истосковаться по прекрасному, по совершенству и гармонии до такой степени, чтобы оказаться способной родить все это из самое себя, превратиться в источник творческих сил… У меня тоже самое: рождение в глубинке Белоруссии, в какой – то деревеньке, большая часть жизни в небольшом провинциальном городке – условия, в которых, казалось бы, не из чего ни родиться, ни вырасти художнику… Так и должно было быть. Творцу необходима пустыня для того, чтобы он мог начать творить свой собственный мир, родить его из своей души. Я творец! Я бог! Я Аполлон собственного мира».

Никогда бы вы не услышали от него брюзжания по поводу нехватки денег, жалоб на то, что он не может работать, так как нет подходящих условий и т.д. Этих проблем для него просто не существовало. Это не значит, что их не было в нашей жизни. Сколько угодно! Гораздо больше, чем в любой другой семье. Но он просто психологически не способен был их брать в расчет. Он мог отдать по первой просьбе последние деньги и аргументировать это тем, что «с голоду не помрем».

Признание? О нем Александр в начале своего пути и не думал. Напротив, было совершенно четкое сознание того, что ни слава, ни деньги не станут его спутниками.

«Широкая известность в нешироких кругах» - так шутливо определял он свой успех на неофициальных выставках в Ленинграде. Сама собой пришла и уверенность в том, что его творчество рано или поздно получит широкое признание. При жизни ли, посмертно ли – для него было неважно.

Однажды (это было в 1981 г.) с его работами захотели познакомиться члены Гомельского отделения Союза художников БССР. Они посетили небольшую квартирную экспозицию его картин, где и вынесли резюме : «Работы эти выставлять нельзя из – за неподходящих тем».

Иногда он в поисках материального подкрепления нашего с двумя детьми существования предлагал свои услуги в оформлении какого – либо объекта в Речице (например, бар, молодежное кафе). Но и здесь он желал делать только то , что считал нужным сам. Препоны, которые вставали на его пути, не удивляли его, и к ним он относился однозначно : « Если не дадут делать то , что я хочу, то вообще не буду делать». Так и получалось. Не скажу , что это очень его расстраивало, скорее просто раздражало.

Помню два – три прихода участкового милиционера, который ограничивался взятием объяснительной по поводу средств, на которые живет семья. Предъявление договорных обязательств на роспись церквей и квитанций об уплате госналога было достаточно для того, чтобы Сашу опять надолго оставили в покое.

Неприятности начались позднее, в период «усиленной борьбы за трудовую дисциплину». Вот тут – то вспомнили, вот тут – то стали требовать, даже угрожали наказать за «тунеядство». В этих случаях Александр категорически отказывался подписывать бумагу, в которой стояла формулировка «от общественно полезного труда отказался». «Я считаю свой труд полезным для общества» , = заявлял он.

Но все таки пришлось искать «обходные пути», чтобы «меньше цеплялись». Подыскивать работу, при которой оставалось бы побольше свободного времени. Иногда удавалось найти такой вариант, иногда приходилось отрабатывать восьмичасовой рабочий день – то сезонником в парке культуры, то с так называемыми «шабашками», то в Речицком РСУ маляром- штукатуром…

Но, пожалуй, время наиболее частых и ощутимых нервных срывов и депрессий приходится именно на тот период, когда стали усиленно замечать его «тунеядство». Период пристального внимания к нему со стороны властей окончился двумя, последовавшими сразу же друг за другом попаданиями Саши в районную психиатрическую больницу.

«Не срывы же заполняют основную часть моей жизни, - говорил Саша, - не это же составляет главную мою сущность…» В этом с ним нельзя было не согласиться. Пусть помнят об этом те, кто борется за описание его судьбы и творчества. Не судите, да не судимы будете. В конце концов не дрожащей же рукой выполнялась ювелирная прописка мельчайших деталей, наносились на холст тончайшие слои лессировочного письма. Нужно было вдохновенное время для того, чтобы создать около пятисот полотен и сотни графических листов! И сделать это всего лишь за 14 лет, ни разу не покривив душой перед своим Богом – Творчеством.

Нет! О нем нужно не плакать, не сожалеть… Ему нужно завидовать!